На смену человеческим рукам в заводские цеха все активнее приходят автоматические манипуляторы. К новому этапу роботизации мир толкают развитие технологий и демографические сдвиги. Насколько Урал и Россия в целом готовы к этому вызову, где находятся границы экономической целесообразности внедрения роботов, и как государство стимулирует процесс технологического обновления промышленности? На эти и другие вопросы корреспонденту «НУ» ответили сотрудницы Центра структурной политики Института экономики УрО РАН кандидаты экономических наук Екатерина Потапцева и Ольга Брянцева.
— Первые промышленные роботы появились в середине 1950-х годов в США и вскоре стали активно внедряться в производство по всему миру. Сегодня, спустя 70 лет, назревает новая «волна» роботизации. С чем это связано?
Екатерина Потапцева: Повышение производительности труда всегда было актуальной задачей, а самый простой способ ее решить — поставить пусть даже малоквалифицированного сотрудника к высокопроизводительному оборудованию. Действенность этой стратегии можно пронаблюдать на примере индустриализации в Советском Союзе.
Ольга Брянцева: Роботы имеют очевидное технологическое преимущество — они способны работать непрерывно и не требуют сменных графиков. Демографическая ситуация во многих развитых странах также оказывает свое влияние: население неуклонно стареет, численность трудовых ресурсов сокращается. В связи с этим интерес сдвигается к полностью роботизированному производству, где человека вообще почти нет. Такие автономные линии уже существуют, но пока, правда, не стали массовым явлением.
ЕП: Труд в развитых странах действительно очень дорог. Несмотря на это, сегодня там наблюдается тенденция к решорингу — возвращению на свою территорию производств, которые ранее размещались за рубежом. И роботизация способствует этому процессу. Кроме того, в последние годы интерес к промышленным роботам усилился не только из-за удорожания труда, но и в силу технологических изменений. Ранее промышленные манипуляторы были эффективны прежде всего в строго регламентированных, повторяющихся операциях. Они редко справлялись с задачами высокой вариативности. Развитие средств обработки данных и алгоритмов машинного обучения расширило набор задач, в которых роботы демонстрируют сопоставимую с человеком или превышающую его производительность. Хотя по-прежнему остаются целые классы задач, где человек все еще незаменим.
— Роботы стоят недешево. Окупаются ли такие вложения?
ЕП: Это всегда было дорогое удовольствие, хотя из всех затрат по внедрению робота на стоимость самого устройства, по разным оценкам, приходится лишь 20–40 %. Остальное — сопутствующие расходы. Об этом говорил еще известный ученый-механик академик Александр Ишлинский в записке Совету Министров СССР. По его подсчетам около 70 % средств при внедрении роботов в промышленное производство тратится на закупку дополнительных механизмов, устройств для накопления, ориентации, подачи и т.д. В наше время к этому можно добавить расходы на дорогостоящее программное обеспечение.
Конечно, вопрос окупаемости таких вложений стоит остро. Например, в Свердловской области много предприятий, которые занимаются единичным или мелкосерийным производством, и для них массовое внедрение роботов экономически не всегда оправдано. Хотя исследования нашего центра под руководством члена-корреспондента РАН Виктории Акбердиной свидетельствуют, что частный бизнес готов вкладываться в модернизацию, но при уверенности в стабильном спросе на свою продукцию. Пока же рынок сбыта ограничен.
ОБ: Впрочем, уже сейчас есть положительные примеры. Недалеко от нашего института находится небольшой завод, где с недавних пор используется робот-сварщик для изготовления подставок для осветительных приборов. Это оказалось выгоднее, чем варить вручную: на участке теперь стоит один человек и контролирует весь производственный процесс. Хотя, опять же, это не массовое производство в его классическом понимании.
— А если говорить о России в целом, то для нас роботизация промышленности — это следование мировым трендам или реальная необходимость?
ОБ: Государственная повестка, безусловно, создает мощный импульс. Когда руководство страны ставит задачу, это формирует ресурсы и институциональные механизмы. Но важно различать «политический импульс» и экономическую мотивацию на предприятиях: первое создает условия, второе — спрос на конкретные решения.
ЕП: Пока в этом тренде скорее больше «хайпа»…
ОБ: Тем не менее это не отменяет реальный запрос на роботизацию. Он есть в тех секторах, где ручной труд либо дорог, либо опасен, либо нестабилен в кадровом обеспечении.
ЕП: Также роботы сейчас чаще всего внедряются в отраслях с высокой степенью серийности и стандартизации — в автомобилестроении, химической и фармацевтической промышленности. И хотя государство ставит задачу увеличить число роботов только в обрабатывающих производствах, модернизация идет не только там. Интересные вещи происходят в сельском хозяйстве. Целые поля сейчас вспахиваются с использованием автоматизированной техники, или, как мы недавно узнали при изучении опыта Республики Дагестан, восемь роботов способны серьезно упростить доение четырехсот коров.
— Россия ставит цель к 2030 году войти в число 25 стран мира с наибольшей плотностью роботизации. Насколько это достижимо?
ЕП: Цель понятна и политически привлекательна, но ее достижимость зависит не только от нашей страны. Дело в том, что в этом рейтинге есть и другие игроки, которые проводят собственную промышленную политику и могут нас легко обыграть. И если, например, Минпромторг ставит задачу к 2030 году ввести в строй 100 тысяч роботов, то из-за наращивания парка роботов другими странами нам для занятия позиции в рейтинге может потребоваться установить не 100, а 150 тысяч роботов или даже больше.
— В недавней статье вы говорите о проблемах статистического измерения процесса промышленной роботизации…
ЕП: Здесь есть по меньшей мере две принципиальные проблемы. Во-первых, определение робота в методике Росстата заимствовано из ГОСТа, где под ним понимается автоматический многоцелевой перепрограммируемый манипулятор, который может ездить по трем осям. А Международная федерация робототехники, которая как раз и составляет рейтинг стран — лидеров по роботизации, не каждый манипулятор признает промышленным роботом. Это затрудняет прямые международные сопоставления.
Во-вторых, в форме Росстата есть пункты, где предприятиям необходимо указывать число промышленных роботов, роботизированных ячеек и роботизированных линий. Поскольку и ячейки, и линии сами состоят из роботов, то возникает риск двойного учета одних и тех же механизмов при суммировании позиций. Мы пока не знаем, как именно предприятия заполняют эти пункты, поэтому точность итоговых показателей остается под вопросом.
Еще один интересный момент, связанный с этой формой статистической отчетности, но не отраженный в нашей статье. Росстат с этого года спрашивает предприятия о причинах неиспользования роботов. 85 % ответили, что роботы в их деятельности в принципе не нужны. При этом сама доля тех компаний обрабатывающей промышленности, которые не используют роботов, тоже очень существенна. Т.е. 70 % фирм не используют роботов и 85 % из них не чувствуют в этом острой необходимости. Эти факты следует учитывать при реализации промышленной политики: массовое увеличение «парка роботов» не решит проблемы, если большая часть предприятий не видит смысла в роботизации.
И если развивать тему роли государства в роботизации, то в отношении вредных производств меры могли бы быть более решительными. Ненормально, что в XXI веке у нас до сих пор в химических и гальванических цехах работают люди, когда их могут спокойно заменить промышленные роботы.
— Вы, как и многие ваши коллеги по институту, уделяете особое внимание проблеме технологического суверенитета. Насколько хорошо развивается отечественное роботостроение, и есть ли у нас зависимость от импорта?
ОБ: На недавнем Иннопроме мы познакомились с представителями компании «Русский робот» из Челябинска. Сейчас они выходят на серийное производство техники для кузнечно-прессового производства — планируют выпускать более 700 промышленных роботов в год. По их оценке, у них 30-процентная зависимость от импортных комплектующих, но компания ставит задачу сократить эту долю за счет локализации и кооперации с российскими поставщиками.
Вместе с тем наши исследования показывают, что отечественные предприятия все же обращают внимание, что у нас нет своей полноценной промышленности по робототехнике, и, устанавливая, например, китайские роботы, мы не сокращаем технологические разрывы, а увеличиваем их.
ЕП: Одна из ключевых проблем российской промышленности — в том, что мы неплохо умеем адаптировать и эксплуатировать чужие технологии, но не создаем устойчивых внутренних цепочек их воспроизводства. Получается, что мы производим свою продукцию, но полностью на зарубежном оборудовании. Решение этой проблемы и есть задача промышленной политики.
При этом нужно помнить, что у импортозамещения есть естественные пределы. Опыт многих успешных экономик показывает, что высокая доля импорта не всегда означает слабость. Более того, исследования показывают, что страны могут активно экспортировать свою продукцию, оставаясь при этом импортозависимыми в отдельных узких областях, — и это нормально в условиях глобального разделения труда, о котором писал Адам Смит. Неэффективно создавать полностью замкнутую экономику. Если где-то есть завод, который успешно обеспечивает определенным продуктом весь мир, то зачем создавать менее эффективный и дорогой новый завод только для 142 миллиона жителей? Естественно, когда дело касается национальной обороны, дело обстоит несколько иначе. В целом же конкуренция, в том числе ее международное измерение, — один из важнейших механизмов повышения эффективности, и мы об этом не должны забывать.
Беседовал Павел КИЕВ
Фото: первое и последнее — сварочное производство LADA Iskra (фото Автоваз); Е. Потапцева и О. Брянцева; Е. Потапцева на предприятии;